Гуманная медицина - досье рака
Видео: ПРЕКРАСНЫЙ МЕТОД ОЧИЩЕНИЯ ПЕЧЕНИ И ПОЧЕК !!! Неумывакин
Видео: Dr. Coldwell: Любой рак излечим в течение 2-16 недель
Учение Гиппократа кажется легко воспроизводимым, однако в современной медицине наметилась тенденция заменить врача новейшей аппаратурой. Вот почему именно сейчас я считаю задачей первостепенной важности воскресить в памяти тревогу того, кто призывал лечить «не только болезнь, но и больного человека». Эта тревога нашла свое -выражение в высказывании Платона «Глупо стремиться вылечить тело, не вылечив душу», которое относится к онкологии больше, чем к другим областям медицины.
В самом деле, рак вызывает психологическую травму, не только когда он обнаружен, но и тогда, когда его наличие лишь подозревают. В гл. 5 и 7 я уже говорил о том, что способствовать или препятствовать развитию этого заболевания могут стрессовые ситуации. Эксперименты на животных — носителях опухолей показали, что стресс значительно ускоряет их рост. Это лишний раз подчеркивает, как важно, чтобы врач своим поведением не травмировал психику больного: в его обязанности входит не только лечить нарушения, причиненные раком, но и приглушить психологические реакции, возможно способствующие росту опухоли.
Больной раком и его семья, как, впрочем, и любой другой больной и семья этого больного человека, несомненно, являются источником естественного беспокойства. Однако у больного раком и у членов его семьи это беспокойство чаще переходит в страх и депрессию. Виновна в этом репутация рака как болезни страшной, неизлечимой. Люди склонны думать, что между начальной и развитой, опасной формами атеросклероза имеются промежуточные стадии: тот, кто заболевает атеросклерозом, надеется, что речь идет о доброкачественно протекающей или промежуточной форме. Напротив, рак сам по себе всегда кажется злокачественным: только лечение может изменить прогноз. Но больные подчас игнорируют все или практически все методы лечения и их результаты, если только не используется «бомба» (термин столь же вредный, сколь неточный) для облучения или не удаляют органы, важные с функциональной или эстетической точки зрения. Известно также, что врачи обычно не говорят больному о диагнозе, и семьи, как правило, не только одобряют такое поведение, но и заранее требуют его.
Отсюда особый климат в окружающей больного среде, по крайней мере на какое-то время, что еще более усиливает его страх и беспокойство.
Здесь роль домашнего врача чрезвычайно важна: он в первую очередь обязан оградить больного и его семью от ненужных воздействий и раскрыть перед ними перспективы на будущее в зависимости от психологической устойчивости своих-пациентов.
Главная трудность заключается в определении того, что именно врач и близкие должны сказать больному. В ряде стран, в частности в США, некоторые клиницисты сразу открывают всю «правду» своим больным независимо от их психологического состояния и возраста. И если с финансовой точки зрения такое поведение в какой-то мере благо для онкологических исследований, то для больных оно нередко равносильно катастрофе, ибо от такого сообщения больного охватывает ужас и он впадает в депрессию. Другие врачи сознательно прибегают ко лжи, утверждая, что заболевание доброкачественное, хотя для всех очевидно, что это не так. Подобное поведение приводит лишь к тому, что больной теряет веру и во врача, и в медицину и испытывает тот же страх и уныние, что и в предыдущем случае.
Даже в наиболее развитых странах общественное мнение далеко не едино в своем желании знать «правду». Так, в анкете, распространенной Таубе в Швеции, 51% мужчин и 48% женщин высказались за то, чтобы больному сказали все, 27% мужчин и 26% женщин советовали назвать болезнь, но не говорить, что она неизлечима, и 2% мужчин и 6% женщин предпочли полное неведение.
Мне кажется, что наилучшее решение — золотая середина. Прежде всего, врач не имеет права лгать, это условие необходимо, если он хочет сохранить доверие больного, а также избежать противоречивых суждений, высказываемых различными специалистами. В дальнейшем степень правды должна варьировать в зависимости от конкретного случая: если рак полностью излечим, скрывать нечего- если он в любом варианте приведет к гибели, целесообразно скрыть многое (это зависит от психологического состояния больного: некоторые больные плохо переносят неопределенность, хуже, чем другие, компенсируют свой страх).
Наконец, я полагаю, что прогноз в той форме вероятности, в какой он выражается после научной оценки долечебного обследования в виде «надежды на пять лет жизни», позволяет больному легче справиться со своим душевным состоянием. Конечно, называемый процент благоприятного исхода может в большей или меньшей степени отличаться от истинного в зависимости от состояния и настроения больного- так, больному, чьи шансы на пять лет жизни составляют 30%, можно сказать, что они равны примерно 50%. Здесь, если врач несколько и отходит от правды, то не в качественной оценке, не в сущности прогноза, а лишь в количественном его выражении. Больной, обладающий чувством социальной ответственности, понимает, что полной уверенности в излечении нет. Вместе с тем довольно высокие шансы на выживание, о которых сообщил врач, позволяют ему справиться со своей тревогой и вернуться к обычной жизци, что также очень важно для поднятия настроения.
Проблема иногда осложняется тем, что лечение может потребовать жестокого хирургического вмешательства (например, ампутации) или оставить, серьезные последствия. В таких случаях следует поставить больного в известность, чтобы он согласился разделить с врачом ответственность за лечение и приступил к нему активно.
Однако нет никакой необходимости спешить с «правдой» в том случае, если больного приходится доверить другой бригаде, специализированному отделению или центру или же проконсультировать его там. Больные почувствуют серьезность заболевания, как бы осторожны ни были те, кто с ними беседует. Между тем анкета, распространенная в Вильжюифе, показала, что большинство консультируемых больных, напротив, успокоились, узнав, что ими будет заниматься одна из городских клиник. Эта анкета, а также книги онкологических больных были для меня свидетельством того, что больные едут к нам, не для того чтобы умереть, а для того чтобы выздороветь. «Я приезжаю в Вильжюиф с легким сердцем», — пишет Жизель де Пас, одна из моих пациенток.
Само собой разумеется, что отказ больному в лечебной помощи, которую оказывают специализированные центры и отделения, под видом щажения его психики является тяжелой этической ошибкой.
В специализированные отделения и центры попадает слишком много больных «из вторых рук», т. е. уже леченых, но с рецидивами или после неудачно начатого лечения. Но роль специалистов, сотрудничающих в таких медицинских учреждениях, заключается не в «латании неизлечимого», как выразился Чиоран, т. е. не в применении паллиативного лечения. Главная их задача — выработать лечебную стратегию для излечения.
Самое важное, чтобы лечение каждого больного проводилось по наиболее благоприятной схеме и с наилучшим применением всех доступных в настоящее время средств. Роль специализированных отделений состоит в том, чтобы, с одной стороны, объединить всех врачей, воодушевленных важностью задачи, а с другой — выработать новые стратегии и найти новые средства лечения, которые повышают надежду на выздоровление и благополучие больных.
Однако ни онкологи, ни домашние врачи не вправе ограничивать свое внимание к обреченным больным. То же относится и к их семьям. Среди последних отмечается настолько явно выраженная тревожная тенденция освободиться от умирающих, что недавно Констанция Холден на страницах журнала «Nature» предложила даже создать приют для умирающих по типу существующего в лондонском госпитале Св. Кристофера, «где врачам и медицинским сестрам позволено специализироваться в такой широкой и недостаточно исследованной области медицины, какой является конечный период жизни человека».
Я глубоко убежден, что домашние врачи и онкологи в состоянии больше помочь обреченным больным, чем танатологи * именно они первые должны ухаживать за неизлечимо больными, ибо в руках лечивших их на всем протяжении болезни умирающим будет легче. Недопустимо давать хотя бы малейшие основания для мысли, что у медиков опускаются руки перед тяжестью состояния больного, что больного направляют в «усыпальницу» с красноречивым высказыванием Данте: «Оставь надежду всяк сюда входящий!» или что его оставляют на попечение шарлатанов.
*Танатология — учение о смерти, ее причинах, механизмах и признаках. К области танатологии относятся также проблемы рблегчения предсмертных страданий больного,— Прим. ред.
Во Франции около 300 000 знахарей нашли в раке идеальное поле деятельности. Какими бы искренними они ни были, какой бы ни была лженаука, у которой они заимствуют свои методы (магия, знахарство, френология, физиогномика, спиритизм, магнетизм, ясновидение и др.), они основывают свои действия больше на незнании и доверчивости больных, чем на психотерапии. Они могли бы в какой-то мере разумно пользоваться ею, если бы их результаты в случаях рака не были бы равны нулю. «Успехи», о которых иногда говорят, естественно, не подвергались объективному контролю.
Вот почему врачи должны тщательно следить, чтобы пораженные раком больные, для которых они старались сделать все, что в их силах, и о безнадежном положении которых честно известили семью, не стали бы жертвами шарлатанов. А для этого они должны вести себя с больными и с членами их семьи так, чтобы те до конца сохраняли к ним доверие. В этом и заключается самая действенная помощь, какую врачи в состоянии оказать больным и их семьям.
Медицинская этика обязывает врача назначить наиболее действенное лечение, соответствующее состоянию больного, даже если это лечение ляжет тяжелым бременем на общество. Оставим на совести тех, кто подходит к медицине с чисто технической или экономической стороны, отказ от помощи неизлечимым больным, оставим Крику вопрос о «контроле смерти» и дадим больным все, что медицина может им дать. Это тем более оправданно, что мне не раз приходилось видеть больных, которых считали обреченными, а они продолжали жить дольше, чем предполагалось, благодаря упорному лечению и остались жить благодаря тому, что в момент, когда первичное лечение оказалось недостаточным, появились новые средства. Несколько больных, которых более двух десятков лет назад я сам считал безнадежными, и сегодня живут полнокровной жизнью — они никогда не знали, что были обречены, и до сих пор не подозревают, что болели раком. Вот почему первейший долг онколога — зорко следить за всем новым, что появляется в онкологической науке, одной из наиболее продуктивных среди других областей медицины, и вносить в нее свой посильный вклад.
